Или как Григорий Нисский объяснял, что "не три Бога"
Продолжение темы - Богословская реформа каппадокийцев
В прошлой теме я изложил то, как прославленные в восточном, т.е. греко-византийском богословии отцы каппадокийцы, а именно - Василий Великий, Григорий Богослов и Григорий Нисский, совершили доктринальный переворот, истолковав никейскую веру в единосущие Лиц Троицы в своем подобсущническом смысле. Они просто переименовали подобосущие в единосущие и сделали вид, что так и было. После так называемой "каппадокийской реформы" в греко-византийской традиции возобладала триадология "трех ипостасей", где каждое Лицо Божественной Троицы понималось, не больше, не меньше, как отдельное самобытное божественное Существо, имеющее общность с двумя другими подобными божественными Существами только по факту их единой божественной природы. Таким образом, оказывается, что благодаря каппадокийцам в греко-византийской конфессии исповедуется не единый как Существо Бог, а скрытый политеизм. Более конкретно - тритеизм.
Естественно, каппадокийцы не могли избежать обоснованных упреков в тритеизме, и ничего удивительно в том нет, что их "реформу" отвергли (открыто, как латиняне, или не поднимая лишнего шума, как ААЦ) все негреческие Церкви, как на Западе, так и на Востоке. Существует мнение, что современные каппадокийцам латинские богословы прямо обозвали их сумасшедшими, и остались в строгой никейской вере, относя ипостась-субстанцию, к единству Божьего Существа.
Но что в свое оправдание смогли сказать каппадокийцы? Сумели ли они отвести от своего "ново-никейского" учения подозрения в многобожии? К счастью, у нас есть возможность узнать об этом от самого главного теоретика в тройке прославленных отцов каппадокийцев - Григория Нисского, как он объяснял свою веру в "единого Бога". Эту тему он раскрыл в произведении "К Авлавию, о том что не «три Бога»". Кому это интересно, может прочитать все пространное послание Григория Нисского к Авлавию, я же кратко изложу мысль каппадокийского апологета подспудного политеизма, и уже потом покажу это его собственными цитатами.
Итак, как знают пребывающие в теме люди, каппадокийцы понимали ипостаси Божества так же, как мы понимаем ипостаси человека, т.е. как отдельные в своем бытии существа, объединенные единой для них природой. Собственно говоря, Василий Великий в своем "Письме Григорию брату о различии сущности и ипостаси" прямо рекомендовал понимать ипостаси и сущность Божества по аналогии с ипостасями и сущностью человеческими: "Итак, если ты понял смысл различия сущности и ипостаси по отношению к человеку, примени его к божественным догматам – и не ошибешься".
В полном соответствии с рекомендациями своего брата, Григорий Нисский представляет лица Троицы, как представляют три ипостаси человеческие, и исходя из таких представлений в послании к Авлавию начинает рассуждения о том, почему о трех людях говорят как о трех людях, а вот относительно трех божественных ипостасей так не говорят. И вследствие этих рассуждений приходит к удивительному по своей несерьезности (это если быть корректным) умозаключению.
Нисский, как это и присуще подобосущнику, даже не думает доказывать что Существо Бога едино, в то время как человеческих существ много. Он действительно не делает принципиального различия в представлении людей и божественных лиц. А потому исходя из навязанной ему Писанием аксиомы, что Бог один, пытается доказать, что как Бог в трех ипостасях один, так и человек во многих ипостасях один. Оказывается, что все дело в неправильном употреблении слов, и что многие ипостаси людей, которые как и три божественные ипостаси едины по своей природе, ошибочно называть многими людьми, ибо человек - это природа, а она одна. И вот точно так же, для него, отдельные по ипостасям (самобытным существам) лица божественной Троицы тоже один Бог. Для него Бог - это природа, а природа Бога одна. Вот и никаких вам "трех Богов"! Впрочем, судя по посланию Нисского, он запросто бы и назвал ипостаси Троицы Богами и ничуть не смутился, кабы ему в этом помехой не было Писание. Писание этого не позволяет, вот он и выкручивается, как может...
При всем уважении к чувствам вынужденных традиции ради почитателей богословия каппадокийцев, весь этот апологетический продукт Григория Нисского звучит не то что бы не убедительно, но крайне жалко. Тем не менее, благодаря этим объяснениям и подобосущничество каппадокийцев не пострадало, сохранив свою веру в три самобытных божественных Существа (ипостаси), и вроде бы формально они исповедовали одного Бога. И пусть эллины-язычники слезами обливаются, они до такого не догадались, и погибали в своем поганом многобожии. Вот сказали бы они, что природа божественных Олимпийцев одна, и тут же стали бы монотеистами. Впрочем, язычников же никто не заставлял верить в одного Бога, так для чего же им назвать многих божественных существ "одним Богом"?
Ну, ладно, теперь внимаем самому Нисскому и узнаем от него самого, в каком это смысле Бог один:
"Петр, Иаков, Иоанн, как человечество их одно, называются тремя человеками, и нет ничего нелепаго соединенных по естеству, если их много, по именованию естества называть во множественном числе. Посему, если там допускает это обычай, и никто не запрещает двоих называть двоими, а если больше двоих, то и троими; почему в таинственных догматах, исповедуя три ипостаси, и не примечая в них никакой разности по естеству, некоторым образом противоречим исповеданию, утверждая, что Божество Отца и Сына и Святаго Духа одно, запрещая же называть их тремя Богами? Посему, как сказал я прежде, вопрос весьма затруднителен".
"Итак почему у нас в обычае оказывающихся принадлежащими к одному и тому же естеству, перечисляя по одиночке, называть во множественном числе: столько-то человек, а не говорить, что все они — один человек; догматическое же учение о Божием естестве отвергает множество Богов, перечисляя ипостаси, но не принимая множественнаго значения?".
"Посему утверждаем вопервых, что есть некое неправильное словоупотребление в этом обычае, неразделяемых по естеству называть в множественном числе одним и тем же именем естества и говорить: многие человеки, чему подобно будет, если сказать: многия естества человеческия".
"Но поелику исправление обычая неудобоисполнимо (ибо как убедится кто оказывающихся принадлежащими к тому же естеству не называть многими человеками? потому что обычай во всем с трудом изменяем); то в разсуждении естества дольняго нестолько погрешим, не противясь господствующему обычаю, так как здесь никакого нет вреда от погрешительнаго употребления имен. Но не так безопасно различное употребление имен в Божественном догмате, потому что здесь и маловажное уже не маловажно".
"Ибо если допустить, что название: Божество есть общее естеству, то сим еще недоказано, что не должно говорить: Боги, а напротив того сие-то скорее и понуждает говорить: Боги; ибо находим, что, по людскому обычаю, упоминаются, не в единственном числе, многими, не только имеющие одно и тоже общее естество, но и принадлежащие к одному и тому же сословию по занятиям; почему говорим о многих риторах, геометрах, земледельцах, сапожниках, также и о занимающихся всем иным. И если бы слово: Божество было именованием естества, то больше было бы уместным, на указанном выше основании три ипостаси включить в единое и называть единым Богом, по несекомости и неразделимости естества".
"Если же всякое благое дело и имя не во времени, без перерывов, зависимо от безначальной силы и воли, приводится в совершение в силе Духа Единородным Богом, и не бывает, или не представляется мыслию никакого протяжения времени в движении Божественной воли от Отца чрез Сына к Духу; единым же из добрых имен и понятий есть Божество; то несправедливо было бы имени сему разсеваться на множество, так как единство в действовании возбраняет множественное исчисление".
"Входить же в состязание с возражающими, что под словом: Божество недолжно разуметь деятельности, кажется мне чем-то не очень необходимым для настоящаго в слове сем доказательства; ибо веруя, что естество Божие неопределимо и непостижимо, не примышляем никакого объемлющаго оное понятия, но постановляем правилом представлять себе естество сие во всех отношениях безпредельным; а всецело безпредельное не таково, чтобы иным определялось, иным же нет; напротив того безпредельность во всяком смысле избегает предела. Посему, что вне предела, то, конечно, не определяется и именем; почему, чтобы при естестве Божием осталось понятие неопределимости, говорим, что Божество выше всякаго имени, Божество же есть и одно из имен".
"Впрочем, если угодно сие противникам, чтобы слово: Божество имело значение не деятельности, а естества; то возвратимся к сказанному в начале, что имя естества по обычаю погрешительно употребляется при означении множества, потому что ни умаления, ни приращения в истинном смысле не происходит в естестве, когда оно усматривается во многих или в немногих. Ибо то одно счисляется, как слагаемое, что представляется в особом очертании; под очертанием же разумеется поверхность тела, его величина, место, различие по виду и цвету. А что усматривается кроме сего, то избегает очертания таковыми признаками; и что не имеет очертания, то не исчисляется, неисчисляемое же не может быть умопредставляемо во множестве; потому что и о золоте, хотя оно раздроблено на многия разнаго вида части, говорим, что оно есть одно, и называется одним; монеты и статиры именуем многими, во множестве статиров не находя никакого приумножения в естестве золота: почему и говорится о золоте, что его много, когда разсматривается в большом объеме, или в сосудах, или в монетах, но по множеству в них вещества не говорится, что много золотых веществ, разве кто скажет так, разумея дарики или статиры, в которых значение множества придано не веществу, а частям вещества; ибо в собственном смысле должно говорить, что это не золотыя вещества, но золотыя вещи. Посему, как золотых статиров много, а золото одно; так в естестве человеческом по одиночке взятых людей оказывается много, например Петр, Иаков, Иоанн, но человек в них один".
"Если же Писание имя: человек расширяет и на множественное значение, говоря: «человецы большим клянутся» (Евр. 6:16), и: «сынове человечестии» (Псал. 35:8), и тому подобное; то должно знать, что Писание, водясь обычаем господствующаго наречия, не узаконяет, что так, или как иначе, должно употреблять речения, и выражается так, не какое либо искусственное предлагая учение о речениях, но пользуется словом согласно с господствующим обычаем, имея в виду то одно, чгобы слово соделалось полезным для приемлющих, но не входя в тонкия изследования выражений, где не происходит никакого вреда от смысла речений".
"Долго было бы в доказательство сказаннаго собирать все неправильности словосочинения в Писании: но в разсуждении чего есть опасность потерпеть сколько нибудь вреда истине, в том в речениях Писания не оказывается неразборчивости и безразличия. Посему и допускает употребление слова: человек во множественном числе, потому что от такого образа речи никто не впадет в предположение множества человечеств, и не подумает, будто означаются многия человеческия естества, поточу что имя естества выражено множественно. Но слово: Бог с осторожностию возвещает Писание в единственном видоизменении слова, заботясь о том, чтобы множественным значением: Боги в Божественную сущность не ввести различных естеств".
